ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕРРА

1. Имра

Этикет предписывает автору назвать свое имя. Имя располагает к доверию, а доверие потребуется человеку, читающему эти строки. Потому первый вопрос: «Кто автор сего манускрипта?»
Удовлетворяя любопытство читателя и лишний раз напоминая себе, кто я такой — особенность, простительная для глубокого старика — сообщаю имя, род занятий и цель, побудившую меня взяться за перо.
Имя мое: Имра. На языке народа имрой называют первую почку, созревшую на дереве после зимы. В семье я родился первенцем и так получил это имя.
«Имра!» — раздается голос в памяти и перед глазами встает лицо дорогой айнэ, как она призывает меня ранним утром начать новый день.
Имра — единственное из имен, что сохранило для меня значение. Все прочие имена, звания и титулы, когда-то придававшие чувство значимости, теперь потеряли смысл. Только Имра, имя моей юности, по-прежнему звучит во мне.

Что касается занятий, то с ранних лет мною двигала единственная страсть — познание мира. Разум мой, подобно улью, набитому пчелам, гудел от вопросов. Я досаждал любопытством не только собственным родителям, но и жителям племени:
— Как поймать ветер?
— Почему огонь горячий?
— Почему вода в реке не заканчивается?
— Почему каргудуль воет по ночам?
— Кто такой Фэй?
Но мир был юн и ответов не существовало. Иногда и задать вопрос удавалось не сразу. Случалось, что я намеревался о чем-то спросить и замолкал. Поднимал голову к небу и спрашивал: «А куда уходит…», — и не завершал вопрос. Я смотрел на светило, склонявшееся к горизонту, но не знал, как обозначить этот свет. Как спросить: почему каждый вечер спускается тьма, в небесах загораются звезды, от трав и цветов поднимаются ночные запахи, утром на листьях выпадает роса, над горизонтом вспыхивает огонь, который неторопливо возносится к зениту и катится по лазурному небу, чтобы вечером снова угаснуть.
В те времена мир не имел имен. Лев еще не знал, что он — лев. Листья одинаково шумели на ветру и не подозревали, что принадлежат разным деревьям. И пока на одних ветвях вызревали сладкие плоды, в кронах других скрывались суставчатые каракулы.
Даже светило, которое мой народ позже назовет Эла, а сумеречные племена — солнцем, оставалось безымянным. Повсюду: в каждой капле, каждой песчинке, в завитках на раковинах самых медлительных из созданий, скрывались тайны. Любопытство терзало меня, но я не находил ответов на землях Долины.

Долина — место обитания моего народа. Благословенный дом племени. Давно исчезнувший с лика Терры, но так ярко сохранившийся в памяти.
Долина представляла собой открытое, наполненное жизнью пространство, окружённое с трёх сторон снежными пиками, пышными, зелеными лугами и душистыми травами. С северной части Долину покрывал густой лес, звенящий от пения птиц. Лес кивал на ветру говорливыми кронами высоких, ветвистых деревьев, и расцветал ягодными полянами, горевшими яркими пятнами вокруг ледяных ключей, наполненных серебристой рыбой и желтопузыми лягушками.
Долина спускалась от предгорий к холмам, на вершинах которых стояли жилища племени. В низине у холмов лежало прохладное, глубокое, безмятежное озеро. Царственные кроны отражались в зеркале воды, черном и непроглядном даже в самый ясный день, но с живыми, юркими огнями, мелькавшими в ночной глубине. Озеро манило таинственными искрами, но погрузиться в заповедные глубины не давал парализующий холод, поднимавшийся к поверхности озера из голубого мрака. Над лесом высились горы. По склонам гор бежало множество ручьев, которые собирались в быстрые, полноводные рукава, спускались по холмам, пересекали лес и сливались в Великую реку, рассекавшую долину надвое широким потоком.

Люди племени или эоны, как мы называли себя, жили мирной жизнью, принимая мир таким, каким его создал Фэй, пробудивший в древности первых жителей племени, подаривший нам разум и сознание.
Племя собирало травы на землях долины, принимало дары рек и озер, внимало песням лесных птиц и любовалось цветущими лугами. Эоны восхищались гармонией и соразмерностью мира. В племени пели гимны благодарности, танцуя под сияющим оком ночи. Радость жизни наполняла нас. Мы радовались всему: небесному теплу, согревавшему наши тела, прохладному ветру, ласкавшему кожу, серебряным звездам в ночной тишине. Каждый эон разделял эту радость с соплеменниками, жившими такой же счастливой жизнью.
И я разделял эту радость. Но когда мой взгляд устремлялся в сторону от шатров, скользил по верхушкам трав, мимо пышных опушек и волн Великой реки, смутная тревога наполняла меня. Меня, эона Имру, единственного из племени, желавшего знания. Ведь никто и никогда из жителей племени не поднимался к вершинам гор, не уходил за горизонт, не сплавлялся по быстрой реке. Племя не покидало Долины. Словно послушные дети, эоны оставались в цветущей колыбели, не зная смерти, болезней и страха.
Эоны прославляли благоразумие Творца, с благодарностью принимая совершенство его творения.

Многие дни я провел, наблюдая за жизнью племени, поведением небесных светил, лесных обитателей и водных созданий. Длинные свитки наполнялись плодами моих наблюдений. Сперва хаотично, затем научившись разъединять наблюдения по времени и объединять наблюдаемое по месту, я описывал мир. Так в свитках возникли первые записи о ночных и дневных часах, о горах и равнинах, о звездах и солнце, о пещерах и реках.
Каждый день я находил новое. Каждый день я удивлялся и совершал открытия, методично заполняя свитки описаниями живого мира: рыб, птиц, зверей, ягод, плодов, трав, минералов и созвездий. И каждый день отчаивался, понимая, какая малая толика знания открылась мне.

Постепенно исследования уводили меня дальше от дома. Однажды я отошел от племени так далеко, что не успел вернуться до захода солнца. Племя находилось совсем рядом, в долине, нас разьединял крутой обрыв и дорога в обход отняла бы слишком много времени. И я остановился на ночлег и встретил восход Элы, прислонившись спиной к теплому камню, покрытому мохом.
Ночью я наблюдал знакомые огни костров. Мне было приятно разбирать в тихом ветре родные голоса. Я знал, что эта ночь — прощание с племенем. Утром так и случилось: с первыми лучами солнца я направился к Великой реке и несколько дней изучал юрких созданий, живших на мелководье. Затем я вернулся. Но с той поры долгие прогулки стали привычным делом — я уходил из племени на день, на два, не оглядываясь на Долину и продвигаясь все дальше.
В племени привыкли к моему отсутствию, как и я привык к жизни без племени. Привык, но никогда не забывал свой дом. Каждый раз, возвращаясь, я испытывал искреннюю радость от встречи и племя встречало меня одобрительными приветствиями. Руки тянулись ко мне, принимали и разворачивали свитки. Эоны слушали слова о новом путешествии, разглядывали рисунки, восхищались открытиями, что я только что совершил.
Мне хотелось как можно полнее передать свои чувства, описать мир, его сложное и продуманное устройство. Рассказать о таинствах, рассыпанных по земле, чудесах, что встречались на пути, передать в точности головокружение, которые я испытывал, поднимаясь на высокий утес, наблюдая под собой наполненную жизнью землю. Ведь этот мир, бескрайний и удивительный, принадлежал не только мне, но и каждому из племени. Каждый мог оставить Долину позади, подняться на утес, обойти гряды высоких холмов и отправиться за горизонт. Потеряться в тени зеленых лесных великанов, спуститься в пещеры, хранившие свои тайны за рядами плотно сжатых, блестящих каменных клыков.
Но племя принимало мир таким, каким мир цвел и шумел вокруг. Племя воспевало леса, реки, горы и долы, не погружаясь в тайны. И я, описав все увиденное, испытывал неизменную тоску и снова уходил.
Жизнь в племени не привлекала меня. Счастливым я возвращался в родной дом, но тоска по просторам принималась точить мое сердце, едва я переступал порог. Проведя два, три дня с близкими, я оставлял свитки для переписи, подходил к собственным картам и принимался строить новый маршрут. Глядя на мою маету среди родного племени, дорогая айнэ обнимала меня и прижимала крепко к груди, ласково называя «Юри-маюри», что означало: «Один глаз плачет, второй — смеется».

Время шло и плоды моих изысканий обретали форму.
На большом куске пергамента, хранившимся в племени, появился рисунок Долины: лес, горные склоны, река, уходившая за горизонт. Побережье и океан, оказавшийся еще одним неизведанным миром, полным жизни.
Океан принимал в себя реку, проходившую сквозь Долину, и река растворялась в океане, как тонкая нить теряется в полотне ткача. Глядя на рокочущие волны, я задавал вопрос: сколько необходимо рек, чтобы утолить жажду этой своенравной стихии? И по каким долинам бегут эти реки?
Стремясь объяснить устройство мира, я представлял Терру в образе цветка. С лепестками, поднявшимися горными пиками вдоль внешнего края земли, и росой, бегущей полноводными руслами в сторону Великого океана.
Я называл сие построение «Мир цветка» и гордился тем, что мой разум настолько преисполнился знаниями, что вопросы о вкусах плодов и пении птиц более не занимают меня. Теперь я стремился постичь устройство самой Терры.

Проверяя догадку, я путешествовал вдоль побережья, надеясь обойти внутренние воды Великого океана и пересечь неизведанные земли, полагая, что «лепестки цветка» разбегаются от центрального океана в стороны, следовательно, движение вдоль берега позволит пересечь каждый из лепестков и приведет меня в исходную точку моего путешествия.
Но чем дальше продвигался мой путь, тем меньше оставалось доводов в пользу исходного предположения. Земля и океан следовали за мной. Океан бушевал, наваливался на сушу каскадами грохочущих волн, а горные пики медленно скрывались из вида, пока окончательно не растаяли в серебристом рассветном тумане. Реальность не соответствовала моим умозаключениям.
Я предполагал, что если вода, сбегающая с лепестков, равномерно распределяется по центру чаши, тогда и расстояние от горных пиков до внутреннего океана Терры должно оставаться неизменным на протяжении всего пути вдоль внутренних вод. Но горный хребет исчез за горизонтом, а волны продолжали омывать песок под моими ногами. Оставалось два варианта: либо теория являлась заблуждением, либо лепестки окружали Терру крайне затейливым образом.
Но разве не наблюдал я множество раз, как роса наполняет цветки водой? Как капли сбегают в центральную часть бутона? Как поток вымывает в камне чашу, а горный ручей наполняет озеро?
Теория казалась мне единственно верной. Что может быть естественнее оазиса, укрытого от бедствий грядой неприступных гор? С ледниками и ручьями, образующими реки, питавшими Великий океан в центре земель? Я представлял иное устройство Терры, но не мог вообразить ничего более разумного. Картинка гигантской чаши так прочно вошла в мой разум, что я поспорил бы с самим Фэем, услышь иное объяснение.
Сомнений не было: жаркая Эла растапливала горные снега, падавшие на вершины гор из тех крохотных, льдистых огней, что горели над Долиной в ночи. Вода спускалась по крутым склонам, питала Великую реку, отправлялась в океан и испарялась, наполняя тяжестью сизые комья облаков. Затем Эла двигалась по другую сторону мирового цветка, нагревая воды подземных глубин, от чего чрево Терры выбрасывало к небу кипящие гейзеры, а в пещерах бурлили горячие источники.

Сейчас, когда я пишу эти строки, былое невежество и самоуверенность вызывают во мне улыбку. Но в те времена любое, даже самое наивное объяснение такого непостижимого и такого сложного механизма, как мироздание, казалось вероятным.
Иногда природа поражает лаконичной красотой своих творений, но иногда — и я видел это собственными глазами — многообразие форм не поддается никакой фантазии.

Теория «цветка» требовала дополнительной проверки и я снова направился в Долину. Но я не испытывал ни разочарования, не сожаления о проделанном пути — так как количество и разнообразие находок, обретенных за время путешествия, наполняло меня восторгом.
Бродя по белому песку, обкатанным валунам и длинным, хрупким водорослям, спутанным в жгуты, я обнаружил обломки панцирей, разноцветных раковин, кости циклопических созданий, поднимавшиеся из песка на манер шатров. Я разглядывал вымытые дуги челюстей и зубы неведомых хищников, гадал об истинных размерах погибших чудовищ и неведомых, но могучих соперниках, победивших их. Прикасался к прозрачным, беспомощным комкам дрожащей плоти, раскрывавшихся в воде ядовитыми цветами, обходил неповоротливых, медлительных существ, настороженно поднимавших голову и спешащих к волнам при моем приближении.
Вернувшись к племени, я передал заполненные письменами свитки и рассказал столько историй, сколько мои слушатели пожелали услышать. Светило стояло в зените, когда я начал свой рассказ. Тени от гор пробежали по Долине и наступила ночь. Эла скрылась за высокими пиками и над головой засияла ее младшая сестра, Моа. Край Долины начал розоветь и в листве зазвучали утренние песни птиц, когда я завершил последнюю из историй и под сенью деревьев наступила тишина.
Племя приняло свитки и выразило благодарность за проделанный путь, но вместо лиц соплеменников я все еще видел волны бескрайнего океана, а вместо слов — слышал прибой. В тот раз я не остался даже на несколько дней. На следующее утро я обнял айнэ, поклонился соплеменникам и направился в сторону гор. Увидеть мир с вершины самого высокого пика, избавиться от сомнений и вопросов, возникших от встречи с океаном, узнать истинный порядок мироустройства — это желание звало меня в путь.
Несколько сородичей последовали за мной до края Долины. Поднявшись до снежного покрова, мы остановились на привал — снег обозначал границу внешнего мира, в который никто, кроме меня, не выходил. Спутники развели огонь и запели о земле, которую я любил, о деревьях, под которыми рос, о солнце, которое согревало меня. Это был прощальный подарок. Песня эонов звучала в ночи, пока сон не закрыл мне веки.
Утром я проснулся и понял, что остался один.

2. Эоны

Здесь следует прервать рассказ о путешествии и перечислить некоторые особенности моего народа, чтобы предупредить вопросы читателя, не знакомого с первым племенем.

Молодые народы, населившие позже Терру, обладали многими свойствами, не знакомыми первому племени. Равно и некоторые свойства племени не распространились на молодые племена.
Эоны не знали смертей от болезней и старости. Наша жизнь начиналась по воле Фэя и продолжалась в сиянии Элы. Время для нас исчислялось событиями, сохранившими след в памяти народа, но не днями, неделями или годами. Десятки и сотни лет бежали незаметно, растворяясь в потоке времени, как капли в Великой реке. Зачем считать годы? Никому не приходило в голову считать то, что никогда не закончится.
Люди племени могли обходиться без пищи, но нуждались в солнечном свете. Свет давал энергию, необходимую для жизни. Эоны употребляли в пищу фрукты и пили напитки, но делали это не для того, чтобы восстановить силы, а наслаждаясь вкусом плодов и мастерством виноделов.
Люди племени не охотились на зверей и птиц, убивая в редких случаях, для защиты от больного животного, нападавшего от отчаяния или безумия, или добивая раненого зверя.
Люди племени не брали от мира больше, чем требовалось, и мир не скрывал от эонов великих богатств, рассеянных по просторам земли. Солнечный свет, свежесть лугов, родники под сенью цветущих лесов, горные хребты на границе изумрудной долины. Таким оставался мир племени до появления новых народов.

Я, Имра, принадлежал к третьему поколению племени.
Известно, что первое поколение возникло по воле Фэя или Творца, как называли его те, кто пришел следом за эонами.
Первое поколение не обладало телесной оболочкой и сияло, источая тепло и свет, являясь подобием Элы. Чистая энергия струилась от тел первых эонов, которые творили Терру по воле Фея, поднимая горы, расстилая долы и прокладывая русла рек.
Каждый эон знал волю Фэя и понимал свое место в творении Терры. Грубое, безобразное, кипящее варево дикой материи подчинялось сознанию эонов и обретало форму.
Так возникла и Долина: когда эон Арх, прародитель племени, оказался на условленном месте и выполнил волю Фэя. Именно здесь, в месте, ставшем Долиной, Арх вспыхнул ярким пламенем и положил начало всему. Сгорая в собственном огне, Арх успокоил кипящие озера, окружил Долину горами, проложил равнины и прочертил русла рек. Арх засиял ярким светом и минералы засверкали в глубинах камня. Когда свет Арха угас, его сознание наполнило землю и воду.
Тогда в Долину пришло второе поколение племени. Эоны вышли из горных пещер и спустилось с заснеженных вершин, которыми стал Арх, исполнив волю Фэя.

Второе поколение эонов пришло в мир, принявший обличие Терры. Но был этот мир пуст и угрюм. Наполнить землю, воду и небо созданиями и творениями Фэя — таково было предназначение предков.
Эоны пели песни и почва покрывалась цветами, протягивали руки к солнцу и в небо поднимались высокие деревья, погружались в глубины вод и на пенистых гребнях вспыхивала серебряная чешуя рыб. Каждый эон обретал форму, близкую его содержанию, становясь той частью Терры, что отвечала его предпочтениям.
Одни эоны творили леса и самые могучие, крепкие, царственные деревья произрастали от их песнопений. Часть эонов навсегда оставалась в цветущих дубравах. Тела таких эонов прорастали корнями глубоко в землю, руки поднимались ветвями к небу, а кожа превращалась в зеленое покрывало листьев, даривших тень проходившим мимо путникам.
Часть эонов творила птиц — и тысячи видов пернатых созданий разлеталось по сторонам света. Самыми яркими, крупными птицами с раскидистыми крыльями, летевшими во главе стай, становились эоны, уводившие за собой пернатое племя прочь за пределы обозримой земли. Распространяя жизнь и исполняя волю Фэя, пожелавшего населить безмолвную Терру всеми видами живых тварей.
Другие эоны творили зверей — и здесь воображение племени не знало границ. Каких только существ не создали соплеменники, соревнуясь друг с другом в изобретательности. Тигры, медведи, пещерные львы, шерстистые носороги, легкие серны, неповоротливые черепахи, могучие слоны, быстрые гепарды. Каждый из эонов, творивших жизнь, представлял обитателей Терры по-своему. И Терра принимала всех.
И здесь самыми сильными из зверей становились эоны. Громадные вожаки, не знавшие усталости, вели за собой стада, преодолевая снежные склоны, переходя быстрые реки, пересекая бескрайние равнины, охраняя созданную жизнь и рассеивая новых обитателей по просторам Терры.

Из второго поколения эонов лишь троих соплеменников помнил я.
Первый эон, Юэн, мой айн или отец, как говорили младшие племена, укрыл Долину густым лесом. Айнэ говорила мне, что когда Юэн исполнил песню жизни и земли племени наполнились цветущими садами, тревога наполнила сердце Юэна. Древесные корни глубоко проникли в тело земли, но сухая почва не давала достаточно воды и безжизненным оставался лес. Тогда айнэ запела свою песню, сочетая слова и мелодию с песней Юэна. Полноводные потоки сбежали с горных вершин, разделяясь под кронами деревьев ручейками и реками. Наполнились силой деревья, корни насытились влагой, Юэн вошел в глубокое озеро, возникшее от песни айнэ, а айнэ продолжила пение песни, наполняя водоем свежей водой.
Так Юэн поднялся на лесом могучим, раскидистым деревом, а айэне разрешилась от бремени мной. И я стал Имрой, первенцем племени.

Айнэ часто приходила к тому озеру и пела свою песню, и я знал, что когда-нибудь она навсегда растворится в водах, питающих корни Юэна. Но пока я возвращался в племя, айнэ возвращалась ко мне, чтобы увидеть своего Имру и принести мне в подарок несколько золотых желудей, которые я брал с собой в путешествия и оставлял в теле Терры, распространяя песню отца.

Второй эон звался Аюр. Аюр остался в землях племени и населил леса Долины быстроногими созданиями, увенчанными раскидистыми рогами на изящных головах, венчающих гордые шеи. Иногда Аюр приходил к шатрам племени и создания Аюра позволяли наездникам устраивать скачки: мчатся наперегонки по просторам Долины навстречу рассвету, сбивая на ходу гроздья жемчужной росы и рассыпая по Терре дробь быстрых ударов. Несколько раз и я становился наездником в таких гонках.
Аюр оставался в племени и когда всадники возвращались и благодарили Аюра, Аюр смотрел в лица эонов громадными, смоляными глазами, с мягким фиолетовыми огнями в глубине зрачков, и довольно кивал головой. А затем вновь исчезал, уводя свое стадо в бескрайние степи Долины.

Третий эон, Рэм, наполнил жизнью Великую реку.
С первого дня, как исполнила айнэ свою песню и сбежали с горных вершин водяные потоки, Рэм, очарованный блеском волн, не покидал берегов Великой реки, исполняя гимн жизни.
Рэм воспевал речную прохладу, податливость и силу воды, ее прозрачную открытость и тайну глубин. Рэм стал первым из племени, кто научился плавать. Вскоре от песен Рэма реку наполнили удивительные создания: блестящие рыбы, плавающие и ныряющие гады всех форм и цветов, тонкие, гибкие змеи, игольчатые, шарообразные существа с крохотными плавниками и удивленно-круглыми глазами, закованные в панцирь неповоротливые создания с грозными клешнями. Создания окружили Рэма и Рэм наслаждался стремительным потоком реки, наполняя жизнью бегущие воды.
Со временем Рэм изменил свой облик, руки его стали ластами, кожа поменяла цвет, песня перестала звучать для обитателей Долины и только подводные жители могли различить ее слова. Для них, обитателей глубин, в песне Рэма возникали все новые мелодии.
С каждым годом Рэм спускался по течению реки все ниже, становясь крупнее и неповоротливее, стремясь вырваться из тесных берегов на глубокую воду. В конце-концов, эон превратился в гигантского кита, навсегда оставившего русло реки и перебравшегося в бескрайний океан.
Раз в несколько лет к Долине поднималась стая прыгучих, тупоносых созданий, выдувавших из отверстий в крутолобых головах густые фонтаны брызг. Вестники Рэма приносили в зубастых клювах раковины с многоцветными, блестящими жемчужинами, кивали эонам и возвращались к родным глубинам.

3. Арх

Песня племени еще звучала во мне, когда я сделал первые шаги по тонкому снежному насту. Впереди стояли высокие горы с рокочущими водопадами, гулким эхом камнепадов и ослепительным блеском вершин.
Перевал повел меня через ледник, где я наблюдал удивительных животных с тяжелыми, завитыми в кольца рогами. Животные с легкостью взбирались на отвесные стены, стояли на острых камнях и щипали тонкие ветви низкорослых деревьев. От земли поднимались струи пара. Облака проплывали над головой. Постепенно дымчатые пряди превратились в густой туман, который окружил меня зыбкой пеленой дождя и остался позади.
Я видел как гибкий, сильный зверь, почти неразличимый на фоне камней, сжался пружиной и совершил гигантский прыжок на спину жертве, объедавшей зеленые побеги. Длинные клыки пронзили шкуру животного, впились в шею, раздался крик умирающей добычи и упала тишина.

На вершине я остановился и оглянулся на долину. Пышные кроны соединились в зеленое море. Далекая река вспыхивала голубыми бликами. Племя оставалось там, внизу, продолжая спокойную, счастливую жизнь. Мир, известный мне, оказался таким маленьким. Я поднес руку к глазам и Долина вместе с Великой рекой и бескрайней степью уместилась на раскрытой ладони, между мизинцем и большим пальцем.

Поднявшись до ледника, я остановился на ночлег и до рассвета наблюдал звезды. Утром от горизонта, будто прямиком из волн океана, поднялась Эла, начиная свой обычный небесный путь. Пройдя над землями племени и накрыв Долину тенью, Эла погрузилась в холод снежных пиков, разбрызгивая искры горячего пламени, горевшие в бархатном сумраке, пока небосвод медленно остывал, окрашиваясь лепестками роз.

Это были Земли Арха: горный хребет и оранжевые шапки снегов, поднятые к вечернему небу.

Эон Арх принадлежал к первому поколению эонов. Фэй определил свойства и предназначение каждого из эонов, наделив их разумом и характером, что проявлялось в деятельности и созидательном труде. Эон Арх управлял зримой материей Терры. По воле Арха материя изменялась: становилась плотнее, распадалась на части, плавилась, кипела или становилась холодной и прочной, словно алмаз.
Являясь вечными созданиями, первые эоны никогда не покидали мир Терры, оставаясь в пределах своих творений. Младшие эоны верили, что первое поколение, завершив зодчество мира, растворилось в своем труде. Не оставив после себя зримой оболочки, но сохранившись в образе разумного фантома, особенного чувства, исходящего из облика Терры: будь то река, лес или горный хребет.
Так первое поколение эонов не исчезло полностью. Особенность Арха и подобных ему заключалась в том, что каждое деяние, каждая метаморфоза, менявшая порядок вещей, требовала энергии. Разум и воля эона проникали в материю, меняя сущее и наполняя вещество сознанием. Эон оставался с творением навсегда, становясь хранителем места и частью Терры.

Размышляя о первых эонах, я преодолел перевал и вышел к ущелью, спускавшемуся вглубь горной гряды. Обсидиановые стены поднимались справа и слева к узкой ленте бирюзового неба над головой. Горная тропа — это была именно тропа, а не случайное нагромождение камней — уводила вперед, погружаясь в тело горы. Постепенно бирюзовая лента превратилась в тонкую линию, затем пропала из вида. Некоторое время свет еще достигал моих глаз, редкими лучами отражаясь от ломаных граней камня, но вскоре самые последние отблески дня погасли. Наступила ночь.
Продолжая идти, я почувствовал, как тропа опускается ниже, услышал, как меняется отзвук шагов. Пространство вокруг становилось просторнее, эхо от падающих капель звенело под сводом пещеры. На стенах появились тонкие, пульсирующие линии. Как сосуды, наполненные светом, линии пронизывали камень. Свет струился по мириадам тончайших нитей, двигаясь в одном направлении — от скрытого источника, расположенного впереди, в глубине горы.

Продолжая движение, я наблюдал, как световые линии на стенах сливаются друг с другом, подобно тонким ручьям, и образуют реки света. Русла таких световых рек становились всё шире, свет сиял сильнее. Скоро свет стал так ярок, что пространство вокруг превратилось в ослепительный тоннель, переливавшийся волнами жемчужного сияния.
Тоннель направлялся к сердцу горы — и я продолжил свой путь, хотя интенсивность света стала настолько значительной, что мне показалось, будто свет звучит и я могу воспринимать движение световых волн на слух. Шаг за шагом я продвигался по белоснежному, лишенному теней тоннелю, и нестерпимое сияние оглушало меня. Свет пульсировал и накатывал волнами, словно прибой, исходивший от неизвестного источника.

Наконец, тоннель закончился. Передо мной распахнулся бескрайний зал, наполненный светом такой интенсивности, что каждый шаг требовал неимоверных усилий. Свет гудел и ревел, гремел и рокотал, с грохотом закручивался в тугие вихри и свивался в сияющие спирали с выгнутыми спинами. Спирали плясали на месте, обхватывали мои руки и ноги дрожащими канатами света, потоки плотного огня с воем поднимались вверх и тут же рвались, уносимые новыми световыми течениями. Энергия невероятной мощи пульсировала вокруг, неистово бурлила, маялась от переполнявшей ее силы, искала выход и выплескивалась в отверстия белоснежных тоннелей, плотно покрывавших стены зала и направлявших энергию прочь от центра — но света не становилось меньше.

Приближаясь к центру, я пересек круг из высоких, вырезанных в камне чаш — напоминавших пустые коконы. Чаши возвышались над уровнем зала на тонких стеблях, направленных к центру. В центре лежала сияющая фигура.
Осторожно приблизившись, я увидел раздавленного, смятого, обезображенного эона. Застывший в камне, эон пытался освободиться — но попытки оказывались тщетными. Сила эона вырывались наружу яркими потоками света и уносились прочь по гудящим тоннелям, наполняя энергией Терру.
Передо мной лежал Арх.
Неожиданно для себя, я приблизился к эону, вытянул руку и произнес: «Мой славный Арх». Наклонившись, я прикоснулся к эону — и в яркой вспышке увидел прежнюю Терру: высокие фонтаны огня, реки пламени, грозовое, мрачное небо, багровые пики под серными ливнями, пепельные дожди и сухой грохот молний над безжизненной, мертвой равниной.
И я увидел Фэя. Никогда прежде Фэй не являлся мне, но в тот миг я сразу же понял, что вижу Фэя. Именно на этот самом месте, много лет назад Фэй и Арх наблюдали за рождением нового мира. И Фэй приблизился к Арху, поднял эона над морем огня и бросил вниз, в кипящее пламя, в жидкий, тягучий камень, впитавший сияние Арха и сделавший свет частью Терры.

Сильнейшая боль наполнила меня. Боль, ярость и ненависть, безграничная ненависть к Фэю, создавшему меня, чтобы питать Терру собой. Ненависть оказалась настолько сильна, что я отпрянул и вновь увидел белый зал, услышал ревущие вихри, взглянул на Арха, на пульсирующее пятно живого света, перемешанное с камнем и вдавленное в холодную гору.
Ужас и сострадание наполнили меня, протянув к Арху руку, я прикоснулся к эону, но сияющая плеть возникла рядом со мной и нанесла удар такой силы, что тело мое отбросило в сторону. Я встал на ноги — и множество плетей поднялись передо мной, грозно раскачиваясь из стороны в сторону и преграждая путь. Не желая отступать, я бросился к Арху и плети обрушилась на меня. Сверкнула яркая вспышка, громовые раскаты наполнили зал и воспоминания оборвались.

Придя в себя, я обнаружил, что лежу на каменистом предгорье. Безмятежная Эла сияла высоко над головой, свежий ветер разгонял по небу редкие облака. Неизвестным мне образом, я преодолел кольцо гор и выбрался из пещеры. Неприступные вершины остались позади, но мир не закончился.
Теория чаши оказалась разбита на тысячи мелких частей. Песни песка встретили меня.

4. Пустыня

Удивительной выглядела пустыня, раскинувшаяся за владениями Арха.
Сухая земля, бездонная синева и струи жаркого, дрожащего воздуха над раскаленными песчаными шатрами. Здесь не звучало пение птиц, не охотился зверь, следы не покрывали песчаный покров. Тревожные песни самума да длинные тени от барханов — вот и все, что увидел я в первый день, ступив на новую, невиданную прежде территорию.

Я продолжил свой путь, следуя за движением Элы. С каждым днем горы становились все меньше, отдаляясь, становясь бледной линией на горизонте. Настал день, когда горы превратились в фиалковый мираж и я устроил привал, наблюдая, как пламя заходящего солнца поджигает далекие вершины и огонь медленно гаснет, двигаясь снизу вверх. Россыпь багряных пиков сияла над сумеречным простором и я представлял, как по ту сторону гор засыпает Долина.

Дождавшись ночи, я повернулся спиной к погасшим огням. На мгновение тьма окружила меня, но едва последний луч Элы погас — звездный купол вспыхнул над головой и воздух наполнился серебристым сиянием. Я шагал по бескрайней пустыне, оставив позади янтарные пики гор. Кроме редких песчаных вихрей, ничто не нарушало покой безмолвного царства. Но вскоре в воздухе появился звук — над пустыней зазвучала удивительная мелодия.

Хрустальные переливы, походившие на звон тонких льдинок, разлились в воздухе. Словно плач летних дней, охваченных осенним ознобом. Я прислушался, стремясь обнаружить источник мелодии, но музыка лилась отовсюду. Нежнейшие сочетания нот наполнили пространство вокруг. Над головой моей раскинулось бездонная тьма и в этой тьме сияли громадные яркие звезды. Как будто неведомый, тысячеглазый гигант с любопытством разглядывал маленький камешек, упавший ему на ладонь.

Звезды горели над Террой и на землю от звезд лилась песня неба. Песня звучала все сильнее, нарастала, переходила в крещендо, наполняла весь мир, становясь настолько осязаемой, что казалось, будто не ветер, а эта небесная музыка движет барханами, порождает самумы и срывает лавины с далеких гор.
До восхода я наслаждался песней, опьяненный звучанием звезд, пока не почувствовал тепло утренних лучей на лице и музыка не отступила, растворившись вместе с ночью в сиянии солнца.

Следуя за Элой, я отметил, что окружающий ландшафт обладает своеобразной прихотливостью. Подъемы и спуски с барханов проходили мимо редких, но живописных оазисов. Сами барханы напоминали то поверхность моря, усеянную мелкой рябью, то тело гигантской птицы с широко раскрытыми крыльями. Песчаные волны то поднимались, словно горные пики, то тянулись длинными, пологими грядами, напоминая ребра гигантских животных, давным-давно сгинувших.
Эла указывала направление и я следовал за путеводной звездой, поднимаясь и спускаясь с барханов, проходя мимо вздыбленных песчаных вершин, с любопытством разглядывая приземистые, узловатые деревья, плотными рядами обступавшие оазисы. Карликовая флора вызывала во мне чувство снисходительной симпатии. Деревья выжили в условиях пустыни, среди вечного жара, минимальных осадков и сурового ветра. Но низкорослые, согбенные, изломанные стволы совсем не походили на могучих великанов с пышными кронами, которых я привык видеть в Долине, и я взирал на деревья с улыбкой.

Эла успела пройти треть пути по небосводу и барханы стали ниже, когда я вышел к глубокому ущелью, разделившему пустыню пополам. С левой и правой стороны, до самого горизонта, тянулись острые профили стен, наполненные силуэтами редких, дрожавших на ветру кустарников и все тех же деревьев, изгибавших ветви под самыми невообразимыми углами.
Я сделал привал, устроившись в тени бархана, решив осмотреться в поисках дальнейшей дороги. Я разглядывал песчаные водопады, то здесь, то там долгими струями падавшими в бездну. Видел, как юркие звери появлялись на камнях, резкими движениями маленьких лап чистили острые, граненые мордочки, высовывали быстрые раздвоенные языки, оглядывались по сторонам и стремительно прятались в тень.
Ветер неторопливо гнал по равнине пески, подводя к краю и сбрасывая в пропасть все новые шелестящие струи. Осыпавшийся песок собирался в горки, которые медленно оседали под собственным весом, рассыпаясь и с тихим шелестом уходя еще глубже, освобождая место для нового песка, что падал и падал сверху.

Глубина ущелья оказалась гораздо значительнее, чем представлялось со стороны. Памятуя о недавнем событии в земле Арха и попытку пройти под горой по тоннелю, я решил остаться на поверхности.

Присмотревшись к провалу, я выбрал направление, в котором, как мне казалось, глубокая рана провала постепенно сужалась, и вновь отправился в путь.
Расчет был простой: двигаться вдоль ущелья, пока ущелье не сомкнет свои стены или не завершится предгорьем, по которому я спущусь вниз и обогну провал. Эоны не тратят силы, оставаясь в сиянии Элы. Иссушающий жар пустыни не утомлял мое тело. Чем больше энергии отдавала мне благословенная звезда, тем бодрее я двигался вперед и тем шире становился мой шаг.
Следуя вдоль ущелья, я наблюдал за песчаным океаном и слушал дыхание дюн. Ущелье, вопреки ожиданиям, делалось все шире. В некоторых местах сквозь песок проглядывали алебастровые, жгуче-белые длинные выпуклые кости, напоминавшие перевернутые челны. Кости выглядывали из песка, сияли на солнце, свидетельствуя о давно сгинувшей жизни. О которой ни я, ни кто либо иной из эонов не имел представления.

До самого заката я продолжал свой путь, а когда опустилась ночь — вновь погрузился в мелодию звезд. С первыми лучами Элы мелодия угасла и я вернулся к маршруту.
Вскоре ущелье распахнулось голубым простором и я оказался на краю пологого склона. Края склона разбегались в стороны правильным гребнем, очерчивая круг с центром где-то далеко впереди. Ущелье, словно река в океане, выплеснулось на простор мертвой равнины и осталось позади. Я начал спуск в сторону глубокой воронки, раскинувшейся в самом сердце пустыни.

Эла светила слева от меня, постепенно склоняясь к горизонту, и я уже сделал порядочный крюк, отклонившись от первоначального маршрута. Но я чувствовал, что подхожу к эпицентру загадки, приближаюсь к источнику необъяснимой раны, расколовшей тело пустыни и, вероятно, ставшей причиной гибели для неведомых гигантов.
Вечерние тени протянулись к моим ногам, затем равнину накрыла сумеречная прохлада. Под ногами все чаще вместо привычного шелеста и тихого пересыпания песчинок раздавался сухой, резкий треск. Наклонившись, я обнаружил, что песок под ногами превратился в смесь мелких камней и многочисленных костных фрагментов, мелких осколков и косточек, перемешанных с землею. Я остановился, чтобы рассмотреть останки получше: в руках моих оказались узкие, тонкие ребра, похожие на птичьи, высохшие и покрытие сетью пористых отверстий, словно изъеденные насекомыми травы. Вперемешку с отдельными костями лежали черепа — совсем небольшие, размером с ноготь. Тазовые кости и скелеты рептилий или, может быть, птиц, размером с одну или две фаланги. Были и обломки гигантских размеров, самые большие фрагменты — клыки неведомого хищника — наполнили руку тяжестью и едва поместились в ладонь, матово поблескивая перламутровой эмалью.

Представить истинный размер когда-то живших существ не было возможности. Практически все фрагменты были разделены на части: ни одной целой, неповрежденной кости, скелетированного существа или мумифицированных останков мне не подвернулось под руку. Казалось, что неведомая, безжалостная сила терзала каждое из существ, становясь причиной страшной смерти. И даже потом, после гибели, не оставляла жертв в покое, но глодала и грызла останки их, бросая на безжизненную землю изъеденные до бела кости.

Когда Эла поднялась над горизонтом, под лучами звезды ослепительно засияли фрагменты погибшей жизни. Пустыня превратилась в молочное море костей. Равнину до самого горизонта заполнили гигантские черепа, циклопические грудные клетки, крохотные, не больше пальца, голени, фаланги с длинными, изогнутыми когтями. На меня смотрели пустые глазницы, присыпанные сором и песчинками. Суставы, обглоданные и оторванные от костей, лежали рядом с челюстями, украшенными белоснежными острыми зубами.
Я шагал вглубь равнины, не обращая внимания на выстрелы лопавшихся костей под ногами, ступая по сухим и звонким костям, белым, желтым, изъеденным временем, хрупким, твердым, блестящим под солнцем или тускло-матовым от песка и ветряной эрозии. Я не заполнял свитки рисунками и записями: в этом не было необходимости. Даже самое поверхностное изучение останков потребовало бы многих дней кропотливого труда, а попытка собрать хотя бы один целостный скелет, скорее всего, не привела бы к успеху.

Около полудня далеко впереди, в горячем мареве равнины, показалась бледная, размытая точка. Это был первый ориентир, замеченный мной на фоне синего неба и белого костяного покрова. Я понял, что именно эта дрожащая точка, чем бы она ни являлась, удовлетворит мое любопытство и раскроет историю костяной равнины.

Ни справа, ни слева я не наблюдал ни гор, ни барханов, ни крупной растительности. В небо не поднимались густые плюмажи песчаных бурь. Граница белой равнины осталась далеко позади, в двух днях пути, и кроме сияющей Элы и бледной точки на горизонте — ничто не разнообразило окружающий пейзаж.

Точка медленно приближалась и я различил очертания фигуры, по своему строению и пропорциям напоминавшей человеческую, но обладавшей невероятными размерами. Учитывая расстояние, передо мной находился колосс.

Я приближался, пока не подошел к покрытым белым крошевом, песком и землей, застывшим, напоминавшим причудливую груду валунов, стопам, по саму щиколотку погруженным в обломки костей. Передо мною предстал исполин.
Исполин сидел неподвижно на гигантском черепе неведомого существа. В застывших, могучих руках с кожей темно-бронзового оттенка гигант держал рукоять молота, перевернутого ударной частью вниз. Существо опиралось на рукоять всем весом громадного тела, отбрасывая густую, длинную тень на равнину.

Я медленно обошел гиганта, разглядывая неподвижную фигуру со всех сторон, стараясь обнаружить смертельные увечья на теле. Но никаких явных ранений, спекшейся крови, ран от клыков или орудий, поразивших гиганта, обнаружить не сумел. Гигант сохранял неподвижное состояние и, как я не прислушивался и не приглядывался к недвижимой фигуре, но услышать дыхание или заметить движение грудной клетки так и не сумел. Казалось, что исполин — изваяние, которое не дышит, не живет и является частью костяной равнины. Особенностью рельефа, возвысившейся над обломками черепов.

Исполин не двигался, но живой, ощутимый жар исходил от неподвижной фигуры. Я протянул руку и дотронулся до сухих, иссеченных морщинами пальцев, крепко сжавших рукоятку гигантского молота. В тот же миг раздался звук, сперва принятый мной за порыв ветра, но затем я различил глубокий вздох, неторопливо прозвучавший над головой. Я поднял взгляд и встретился глазами с двумя яркими, бездонными колодцами цвета ревущего пламени, удивленно взиравшими не меня.

Существо пробудившись от моего прикосновения, несколько мгновений мы смотрели друг на друга, затем гигант одним быстрым движением перехватил молот из правой руки в левую, отставил грозное орудие в сторону, осторожно поместил меня двумя пальцами на ладонь правой руки и я почувствовал, как в ушах загудел воздух. Гигант поднял меня на ладони, поставив перед собой, напротив пары ярких, сверкавших искристым пламенем глаз. Я ощутил горячее, но чистое, словно исходившее из гончарной печи, дыхание.

Исполин разглядывал меня с выражением легкой досады на лице. Терракотовые огни вспыхивали и гасли во взгляде, как искры над пламенем. Ни страха, ни угрозы, ни любопытства от исполина не исходило. Казалось, что существо смотрит на давным-давно забытое прошлое, пытаясь определить для себя, стоит ли внимания свидетельство ушедших времен.

Я ждал. Наконец, исполин отвел руку чуть в сторону и я понял, что сейчас услышу его голос. Тихий рокот возник в груди исполина, поднялся выше, прокатился по могучей шее, темно-красные, почти черные губы раздвинулись, горячее дыхание заставило меня пригнуться к ладони гиганта.
Я услышал: «Зачем Он прислал тебя?»

5. Сет

Я понял смысл слов, обращённых ко мне — мы говорили на одном наречии и относились к одному племени. Это означало, что исполин не мог быть никем иным, кроме как одним из первых эонов.

Эта мысль одновременно успокоила и взволновала меня. Эоны не являлись созданиями зла. Мы не находили радости в убийстве соплеменников или охоте на низших животных. Однако Эон, оказавшийся перед моими глазами, обладал грозным видом, а в руках эона находилось оружие. Костяные останки вокруг эона говорили о мрачной тайне.

Обращаясь ко мне, существо, вероятно, имело в виду создание схожего со мною облика. А говоря «Он», исполин имел в виду Творца, ибо никто, кроме Творца, не имел власти над эонами и не мог распоряжаться нашей волей. Получалось, что Творец знал о существовании исполина? А эон, в свою очередь, не только знал о существовании Творца, но и ожидал встречи с Ним?

Я удержался от желания произнести: «Да, это Он послал меня». Я смотрел на гиганта, понимая, что потерять расположение такого существа будет величайшей ошибкой. Кроме того, ложь противна природе эонов. Мы чувствуем ложь, распознаем ее облик. Ложь — искажение естественного порядка вещей. Ложь разрушает мир и нам, эонам, созидавшим Терру на протяжении многих эпох, разрушение мира представлялось одним из наиболее страшных злодеяний.

Посему я прикоснулся рукой к груди и, глядя в огненные глаза исполина, отвечал: «Я — Имра, Хранитель знаний. Я пересёк пустыню и пришел из-за гор. Я исполняю волю Творца и служу промыслу его. Позволь узнать твое имя. Кто ты? Исследовать земли, изучать тайны Терры — является моей давней и глубочайшей страстью, но я никогда не видел подобных тебе».
Гигант наклонил голову и с улыбкой выслушал мою речь. Затем наступила тишина. Спустя некоторое время исполин ответил: «Мои имя Сет. И я вижу, что ты умен и честен. Но ты лишен памяти, раз спрашиваешь мое имя. Ты забыл свой дом и забыл меня. Я напомню».
Гигант поднял руку, вытянул указательный палец и приблизил к моему лбу самый его кончик с мерцающими огнем папиллярными линиями. Гигант аккуратно коснулся моей головы. В этот же миг я ощутил, как горячее пламя наполнило меня. Волны жара исходили от места, до которого дотронулся гигант. Жар опускался от головы к ногам, а затем, словно оттолкнувшись от ладони гиганта, возвращался к голове, проходя через все тело волной игольчатого живого тепла.

Так волны огня проходили по моему телу и мир вокруг угасал. Все темнело перед глазами, кроме двух сверкавших, наполненных огнем колодцев — глаз гиганта. Голубое небо, сияние Элы, мертвая равнина, покрытая костями — все заволокло тьмой. Я моргнул и картинка изменилась: я увидел гиганта со стороны. Гигант стоял рядом с той же фигурой, что низвергла Арха. Фигура смотрела на существ, ползавших в земляной пыли. Существа плакали и стонали, а гигант держал в руке молот и смотрел на Творца. Поза эона была непокорна, наполнена вызовом и негодованием. Но гигант не произносил ни слова, не совершал ни единого жеста, слушая Творца.
«Твои создания стали лучше», — говорил Творец. — «Но они все еще не способны переносить излучение звезд. Они нуждаются в тепле и гибнут от холода. Им необходимы воздух и вода. Эти создания лучше и крепче прежних, но они несовершенны. Они слабы, не способны противостоять изменчивой природе. Им не хватает внутреннего огня. Так не жалей пламени, что я дал тебе. Этого пламени достаточно, чтобы творить и не бояться иссякнуть.
Твори лучше, твори больше, твори смелее. Создай столько жизни, сколько можешь представить. Пусть каждый облик окажется уникален, пусть каждая форма живет. Живет в воде, поднимается в воздух, не боится света и жара. Приветствует тень и радуется солнцу.
Что касается этой пробы — уничтожь их. Они лучше прежних, но по-прежнему недостаточно хороши. Уничтожь их, как и тех, кто уничтожил до них».

Гигант поднял молот, шагнул к существам, лепетавшим бессмыслицу на своем, только им понятном языке, размахнулся, но в последний момент опустил грозное орудие. Тихим голосом гигант возразил: «Но эти создания живут. Они способны населить Терру в условиях, которые отвечают их потребностям. Они чувствуют радость, испытывают боль, они способны любить».
«Уничтожь их», — повторил Творец. — «Эта версия исчерпала себя».

Гигант вновь повернулся к созданиям, резким движением поднял молот, орудие сверкнуло в лучах Элы и стремительно опустилась на землю. Громовой удар потряс пустыню, существ подбросило в воздух. Разорванные на части ударной волной, существа кричали от боли, но скоро замолчали. Крепко стиснув молот в руках, гигант повернулся к Творцу. Творец произнес: «Сотвори мне новых». Я увидел, как гигант наполнил ладони прахом, вдыхая в материю огонь собственной жизни. Гигант создавал многообразие форм: способных ходить, способных летать, перебиравших суставчатыми лапами, одетых в тяжелые панцири, покрытых шерстью, перьями, тонкой, нежной кожей или блестящей, многоцветной чешуей.
Творец разглядывал творения гиганта, отмечал удачные и отбраковывал лишних. Оставлял одних умирать под палящим солнцем, а другим велел сражаться друг с другом. И создания сражались, погибали в смертельном бою, а Творец наблюдал за выносливостью и силой существ, заставляя гиганта добивать выживших.

Я видел, как пространство пустыни покрылось останками самых невообразимых существ: крошечных и громадных, юрких и неуклюжих, смертоносных и безобидных. Годы проносились перед глазами, века, тысячелетия, эпохи созидания и уничтожения. Наконец, группа антропоморфных существ, отдаленно напоминавших эонов, вызвала у Творца интерес. Творец подошёл к гиганту и рассмотрел копошащихся в грязи созданий.
«Мне нравятся эти», — произнес Творец. — «Я хочу, чтобы ты двигался в этом направлении».
И вновь молот гиганта опустился на существ. И вновь прах наполнился огнем и сделался живым, и начал дышать. И так повторялось много-много раз, поколение за поколением. Я понял, что пришел к исполину по костям своих предков. Неподвижный гигант, найденный мной посреди костяной равнины, уничтожил тысячи и миллионы существ, исполняя волю Творца.

Наконец, в последней картине я увидел эонов, только что созданных Сетом и находившихся в странном оцепенении. Творец подошёл к эонам, долго разглядывал их, затем произнес: «Теперь я доволен».
Творец вытянул руку ладонью вверх, эоны пробудились, послушно приблизились и положили свои ладони одна на другую в ладонь Творца. В тот же миг Творца не стало. Он исчез вместе с эонами, забыв о гиганте, оставив того среди мертвой, усыпанной костями равнины, как забывают про инструмент после выполненной работы.

Гигант убрал палец от моего лба и я вновь увидел небо, костяную равнину и гиганта.
Я прозрел: передо мною стоял Сет, Палач пустыни. Это имя хранилось в дальних закоулках памяти. Я знал, что Сет является безжалостным убийцей, способным повелевать живой материей, созидать и уничтожать ее, подчиняя своей прихоти. Но теперь я знал, что злодеяния, приписываемые Сету, совершались исполином не по собственной воле, а по велению Творца.
Сет смотрел на меня глазами, наполненными тяжелой, непреходящей тоской. Я видел, как пламя бушует внутри гиганта, как сталкивается сила, способная разрушать, с огнем, предназначенным для творения. И я вспомнил об Архе, старшем эоне, и той участи, что была предрешена ему в великом плане Творца.

Жалость, как и при встрече с Архом, наполнила меня. Я вытянул руку, и, к моему удивлению, взгляд Сета изменился. Гигант склонил ко мне голову. Я прикоснулся рукой к грубой, похожей на раскаленный булыжник коже. «Прости меня», — произнес я. — «Но я не мог поступить иначе. Этому следовало произойти».

Слова слетели с моих уст и багровые всполохи пробежали под кожей гиганта. Сет отшатнулся, взглянул на меня вспыхнувшими углями глаз и проревел: «Это ты!»
В тот же миг ладонь гиганта разжалась и я полетел вниз, к жесткой, покрытой костями земле. Едва я приземлился, на головой раздался резкий, оглушающий звук. Это гудел воздух, раздираемый движением молота. Гигантский молот раскручивался над головой Сета, затем взметнулся надо мной. Руки гиганта, державшие орудие, напряглись, по телу Сета пробежала полоса багрового пламени, огонь перетек с напряженных пальцев на рукоять орудия, затем вспыхнул на металлической, плоской пластине молота и в этот же миг Сет со всей своей силой обрушили оружие на меня.
«Это ты!» — услышал я повторный крик. Молот опустился, сверкнула вспышка немыслимой яркости, раздался оглушительный грохот. На несколько мгновений я ослеп, чувства сжались до треска раздираемой земной поверхности, как будто лопнуло само естество Терры. Казалось, что равнина не выдержала могучего удара, раскололась на части, выплеснула потоки расплавленного вещества и раскаленные камни.

Удар был такой силы, что я потерял сознание. Позже я обнаружил себя в глубокой ресселине, напоминавшей то самое ущелье, с которого начался мой путь к сердцу пустыни. Удар молота не причинил мне вреда, но отбросил прочь из владений Сета. Костяная равнина осталась далеко — и у меня не было желания возвращаться.
Остаток дня я провел, размышляя о встрече с гигантом и делая записи в свитках. Затем целую ночь пролежал на земле, глядя на звезды и слушая переливы небесных мелодий.

На рассвете я поднялся на ближайший бархан и осмотрелся: далеко на горизонте виднелась темная линия высоких, могучих деревьев. Свежий ветер донес запахи листвы, лесного мха, цветущей зелени и прохлады. Я находился на самом краю пустыни. Оглянувшись, я постарался определить, где располагалась равнина Сета, после чего, ориентируясь по солнцу, выполнил грубый набросок для будущей карты. Закончив рисунок, я спустился с бархана и направился в сторону леса.
Покидая пустыню, я не мог избавиться от мыслей о Сете. Очень скоро к этим мыслям добавились размышления об Архе. Я вспоминал светоносного эона, наполненного энергией и низвергнутого в пламя Терры. Созданного для того, чтобы стать питательной средой для других творений. Чтобы силой своей придать Терре форму, подготовить ее к появлению новой жизни, ибо изменчивая, бушующая Терра не способна была сохранить жизнь.

Я представлял, сколько времени провели Арх и Сет, мысля о судьбе, казавшейся им несправедливой. Пока эоны, воспевали Творца, танцуя среди цветущих лесов и полноводных рек. Я думал о Сете. О том, сколько любви было отдано существам, созданным, чтобы жить, но уничтоженным навсегда.
Образ Творца, казавшийся мне ясным и безупречным, искажался от увиденного. И эта перемена пугала меня. Я отгонял от себя осуждение, неприятие, сомнения в правильности Его поступков.
С тяжелыми мыслями вышел я из пустыни и вступил под своды зеленых, царственных деревьев.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ