Оценивать иконы как феномен культурной деятельности — задача деликатная. Деликатная, так как вопрос веры, воцерковления, духовного поиска у каждого человека имеет индивидуальный ответ. Ответ этот формируется самой жизнью, опытом, поступками, моральными принципами и ценностями.
Культурная сторона менее субъективна и допускает внешние оценки — стилистические, исторические, эстетические и прочие.
С культурной точки зрения русскую икону оценивать интересно.
Культурная традиция, ставшая впоследствии европейской, оставила отчетливый след на дороге времени. Начав движение из Месопотамии, с шумеро-аккадской цивилизации, культурная традиция прошла через Вавилонское царство, Египет, античность, Римскую империю, приняла христианство, пережила темные века, готику, проторенессанс, последующие дученто, триченто, кватроченто и прочие периоды, вплоть до барокко, романтизма, модерна и современного метамодерна (чтобы под этим термином не подразумевалось).
От такой перспективы дух захватывает. Практически шесть тысяч лет человеческой истории можно обозначить вешками — от урукских цилиндрических печатей до акул в формалине.
Но это западная традиция. Восточная культурная традиция, к которой я отношу православную иконопись, не обладает подобной наследственностью.
Судить о восточной традиции можно только косвенным методом, путем догадок и сравнений. Артефактов из языческого прошлого осталось очень немного. Отчасти, благодаря Кириллу и Мефодию, активно сеявшим христианство среди восточно-славянских народов. Переводы греческих богословских книг, насаждение азбуки, разрушение святилищ, уничтожение рунического письма (как на западе, так и на востоке) не способствовали передаче информации от поколения поколению. Да и береста сопротивляется времени гораздо хуже, чем обожженная глина.
Хочется высказать мысль о пресловутых «темных веках», в которые христианская Европа погрузилась после падения Рима. Каким образом раннее средневековье оказалось «темными веками», а Вавилонское царство или приключения фараонов — нет? Как это возможно? Может христианские монастыри, являвшиеся основными источниками знаний, просто не хранили информацию об исторических конкурентах?
Это, конечно, спекуляции. Раз фактуры нет — то и подтверждения таким предположениям нет. Можно только удивиться, как синхронно выпали несколько столетий из истории западных и восточных народов. И той регулярности, с которой сгорала Александрийская библиотека, главный костер античности и раннего средневековья.
Редкие булыжники с непонятными рунами — это все, что оставила христианская традиция в память о людях, заселявших земли к северу от Римской империи. Шумерскя цивилизация считается древнейшей на планете, но откуда приплыли шумеры, как объяснить лингвистический парадокс шумерского языка, являвшегося чуждым для региона — этого в Библии не написано.
Тем не менее, темные века ушли, а церковь осталась. Именно церковь, будучи наиболее состоятельным социальным институтом, начала формировать культурное пространство, оплачивая художникам, скульпторам и архитекторам работу: изображения святых, храмовые статуи, барельефы, алтари и сами храмы.
Интересно наблюдать, как, по мере возвращения гуманистического начала в искусство, астенические церковные образы обретали все больший румянец. Сравните фрески из катакомб Домитиллы с работами Эль Греко или «Мадонной Литта» да Винчи. Каков проделан путь!
При этом, если взять изображение Христа из синайского монастыря Святой Екатерины и сравнить с современными православными иконами — разницу заметить вряд ли получится. А ведь синайский Христос написан в шестом веке!
Можно сравнить мозаики из собора Святой Софии с современными мозаиками — следование изобразительной традиции также не позволит увидеть разницу. При этом софийской мозаике почти 1300 лет.
Именно эта разница в изобразительной традиции вызывает интерес. Почему так? Почему западная, католическая традиция отошла от строгих канонов, начав изображать то, что привлекало зрителя и соответствовало светской эстетике? А восточная, православная традиция (пусть и идущая из одного истока с западной), напротив, через столетия пронесла образы, взятые из условной «Византии»?
У такого феномена могут быть разные причины.
Например: в период своего становления христианская церковь являлась революционным морально-нравственным компасом. Ориентиры, предложенные христианством древнему обществу, оказались для древнего общества новаторскими и привлекли людей. Но, постепенно, церковь все теснее срасталась с государством, встраиваясь в систему власти. Организовывая крестовые походы, благословляя одних, подвергая анафеме других, интригуя, казня, борясь за власть. Убеждая «низшие сословия» в праве господ на террор, получая взамен землю и финансовые преференции. Коротко говоря, церковь продавала людям «помазанника божия», купируя недовольство от бесчинств потомственных самодуров. А самодуры благоволили церкви, прекрасно понимая, что концепция «терпите и попадете в рай» отлично развязывает руки и избавляет от ответственности.
Получился союз узурпаторов и шарлатанов, к вящей пользе обеих сторон.
При такой модели репутационные потери, разумеется, неизбежны. Даже самый забитый, робкий, настроенный терпеть из последних сил человек, рано или поздно задаст вопрос: «Почему о нищете и голоде рассуждают богатые и сытые?»
Здесь и проявилась изменчивость культурной традиции. Великолепные храмы — храм, как известно, тело Господа — сакральные церемонии, одеяния, парча, золото, мрамор, мозаики, потрясающие воображение картины, роскошные фрески, скульптуры, яркие росписи, затейливая резьба по дереву и камню, витражи, мягкий блеск свечей на металлических гвоздях в теле Мессии. Капли крови от тернового венца на челе. Свет, льющийся на алтарь. Пение на хорах. Благовония. Театральность и торжественность. Весь спектр взламывающих психику воздействий. Попробуй-ка, взгляни на распятого Христа и спроси про «богатых и сытых».
Так кооператив «Спасение» получил монополию на продажу билетов в царствие небесное. А власть обеспечила протекторат для идеологических комиссаров. И все работало долгие века.
По мере необходимости и развития искусства, модель внушения и подавления также совершенствовалась, так как главной задачей являлось не следование традиции, заветам или принципам — а извлечение прибыли. Эта удивительная гибкость особенно заметна, если сравнить жизнь церкви с жизнью первых апостолов или святых, живших по скитам и пустыням. Церковь присваивала подвиги отшельников мира сего, совершенные на максимальном удалении от церкви. Отшельники сбегали от мира и славы, но после смерти духовенство упорно воздвигало отшельников на пьедестал и превращало скромных старцев во всемирно известных промоутеров церкви. Подобная адаптивность — или рациональный подход — характерное явление.
Христианская вера, являясь отголоском иррационального мышления, проявляла явный характер рационального мировосприятия. Церковь выдавала ключи от рая всякому грешнику — при наличии денег. Индульгенции, пожертвования, взносы — это стало содержанием церкви. Казна — с одной стороны, благословение — с другой.
При этом, как и в социальной иерархии с низшими и высшими сословиями, человек создал иерархию для всего живого. В христианской традиции Господь поставил Адама и Еву над царством зверей — и человек провозгласил себя царем природы. Не отнес себя к природе, как «неразумные» язычники, не поставил себя среди других созданий, подразумевая гармонию и сосуществование. Нет. Поставил себя царем. Просто так, по собственной прихоти, присваивая право распоряжаться и владеть, заранее отрекаясь от всяких сомнений.
Церковные службы учили смирению. Храмы и соборы существовали как олицетворение божественного тела на Земле. Но, покинув пределы религиозного сооружения, европейский человек завершал пантомиму смирения и возвращался в мир актуальных потребностей. Возвращался единолично царствовать и рационально владеть.
В отличии от христианской традиции, у «языческих дикарей» не было соборов в формате обособленной культовой постройки, но был мир вокруг: земля, небо, звери, птицы, реки, леса, дожди, ветра. Именно этот мир, реальный и живой, и представлял собой храм духа. В этом храме, в отличии от формальных религиозных сооружений, люди находились всегда. Находясь в мире — человек находился в храме.
Жизнь в таком храме — в гармонии с природой — являлась для язычников естественной средой обитания. Что, конечно, ставило человека на один уровень с обитателями животного мира и никак не соответствовало христианской позиции «царя, владетеля, повелителя» и прочее.
Возвращаясь к православных иконам. Именно в лаконичности творческого стиля, в застывших образах, в монотипной строгости линий, в равнодушии к броскости, яркости, стремлению впечатлить, находится тот пласт языческой культуры, что потерян много веков назад. Пускай христианская традиция вычеркнула мифологию целых народов. И западное, и восточное язычество не могло не повлиять на церковь, принимая новые образы и нормы жизни. Культура видоизменилась, адаптировалась и осталась жива. Ведь и само христианство точно так же черпало из древних языческих культов и пересказывало более древние верования и легенды.
Хочется угадать эту потерянную языческую культуру. Рассмотреть. Хочется, чтобы культура эта не оказалась забыта полностью. Чтобы традиции ее оказались восприняты, впитаны объектами новой веры и проступили на поверхность.
Условность православных икон наводит на мысль, что языческое изображение иллюстративно и не играет основной роли. Главный здесь — зритель. Предмет создан не подавлять человека, но помогать контакту с миром. Культурный объект важен как точка фокусировки для мыслей, стремлений, чувств человека. Как линза, которая должна быть чистой, прозрачной и направлять взгляд.
Самой удивительной, самой чистой линзой в экспозиции музея мне показалась старо-обрядческая изба, в которой духовного оказалось гораздо больше, чем в вызолоченной домашней церкви семьи Романовых, что можно лицезреть в Зимнем дворце. Когда я смотрел на ту церковь — я ничего в ней не видел, кроме барочных выкрутасов Франческо Растрелли. А в старинной, древесной избушке я не только увидел, но и почувствовал.
Хоть и не отношу себя к верующим людям.
