Необходимая ремарка:

Вечер произведений Сергея Довлатова случился вдруг. «Записки юного врача» в последний момент сняли со сцены и заменили авральной постановкой. Выбирали, вероятно, из того, что знакомо труппе по тексту, не требует сложных декораций, реквизита + может играться в формате легкого, разговорного жанра. Эту спонтанность необходимо учитывать при прочтении текста, так как впечатление следует в том числе из обстоятельств спектакля.

Прежде чем окунуться в попурри бытовых реминисценций, вспомним об авторе. Как Довлатов формировался, жил, писал и перемещался в пространстве.

Сергей Довлатов родился в 1941-м году, в Уфе, в семье коренных ленинградцев, вернувшихся в родной город в 44-м, после снятия блокады. Отец Сергея служил режиссером, мама — актрисой, затем корректором в издательстве.
Творческая жизнь Довлатова началась в реверсивном режиме. В одиннадцать лет, написав стихотворение о Сталине, юный Сережа опубликовался. Затем началась учеба, филологический факультет, знакомство с Бродским, отчисление, служба по призыву в охране исправительно-трудовых лагерей. Здесь Довлатов перестал писать стихи о Сталине и начал писать очерки об окружающей реальности, которая, по его мнению, вступала в острую конфронтацию с реальностью, декларируемой партией.

Вернувшись со срочной службы, Довлатов возобновил обучение, но уже на факультете журналистики. Затем Сергей работал репортером, писал для различных изданий, побывал в Прибалтике, попробовал ряд неожиданных профессий, от кочегара до экскурсовода, затем вернулся в Ленинград и вновь принялся писать.
Работал Довлатов в штате популярного журнала «Костер», пытался печататься, даже повторил успех одиннадцатилетнего себя и опубликовал единственный рассказ, но после одинокого успеха публикации прекратились.
Не имея возможности печататься на Родине, Довлатов передавал тексты в зарубежную прессу.
В 1977-м году в США вышла «Невидимая книга» Довлатова. В следующем году книгу прочли в эфире радио «Свобода». Поклонники эмигрантской прозы заинтересовались острым пером, но вскоре Довлатова арестовали. Не выдержав литературной критики КГБ, Довлатов в 78-м году эмигрировал в Вену, а спустя полгода — в США.

На чужбине Довлатов писал, печатался, работал главным редактором «Нового американца», вел авторский эфир на радио «Свобода». При этом Довлатов тосковал по Родине. Не ругал ее так, как ругали иные, от Бунина и до Солженицына. «Человеческой свининой» советских граждан не называл, как отдельные лауреаты Нобелевской премии.
Но тосковал.
А если человек тоскует, значит, любит. А если любит — то и ругать зло, с издевкой, выбирая самые уязвимые места, не сможет. И сводилось бытописание советского реализма у Довлатова к сценам комичной, суетливо-неустроенной жизни, пропитанной минорным одиночеством.
Обладая несомненным талантом, Довлатов добился коммерческого успеха, но не стал Хемингуэем, которым восхищался. Предположу, что Довлатова это терзало. Не то, что он не стал Хэмингуэем, конечно. А то, что не стал в полную силу Довлатовым.

Когда талант есть, когда дар нависает над тобой, подобно скале, давит чернильной тенью, ждет, что ты поднимешься на вершину, опишешь мир под ногами, скинешь человечеству тяжелый фолиант и земля содрогнется от удара могучих строк — это обязывает и тяготит.
Чтобы подняться на такую гору, очень важно находиться на своей земле. Забираться корнями поглубже в окружающий мир, питаться силой, энергией родного пространства. Но окружала Довлатова ткань совершенно иного мира, который оказался для писателя чужд. И писатель растворял отчуждение в этиловом спирте, безжалостно изнашивая сердечно-сосудистую систему.
Прожил в Америке Довлатов недолго, закончив жизнь в 1990-м году, почти одновременно со страной, которую описывал в своих произведениях.

Так закончилась жизнь Сергея Донатовича Довлатова. В возрасте 48-ми лет.

И вот произведениями Довлатова театральный центр «На Страстном» украсил свою сцену. Зрителю представили избранные очерки: от «Блюза для Натэллы» до «Когда-то мы жили в горах». Зазвучали фразы «Америка — не рай. Но если это ад, то самый лучший в мире».

Особенность довлатовской прозы в том, что переживания автора очень вписаны в контекст ушедшей эпохи. В настоящее время, когда СССР и перестройка стали далеким, трагикомичным анекдотом, фольклором о вареных джинсах, воспринимать Довлатова нелегко. Злободневные истории о жизни по соседству превратились в смысловые шарады, принадлежащие иному культурному слою.
Понятно, что автор пишет хорошо. Отдельные фразы нравятся так, что остаются в памяти. «В дрожащих руинах студня белели окурки» — лингвистически красиво, фонетически приятно. Чувство языка у Довлатова прекрасное. Проза афористична, наблюдательна, смешна.
Но о чем говорит автор? Почему он говорит так, как говорит?
Сегодняшняя Америка выглядит не так, как выглядела в хронологически близком, но содержательно недостижимом 90-м году. Да и жизнь современной России далека от жизни СССР 60-х, 70-х годов, питавших память Довлатова.

В этом трагизм довлатовского наследия. Истинное творчество звучит вне времени. Эрнест Хемингуэй, кумир Довлатова, писал произведения, понятные любому читателю.
«Старик и море» прозвучит сейчас, как прозвучал семьдесят лет назад. Прозвучит в Америке, России, Германии, и на Марсе, в далеком будущем, вероятно, прекрасно прозвучит. В любой стране читатель ознакомится со «Стариком и морем» и поймет, что есть жизнь, есть борьба, есть цель, к которой человек стремится, есть препятствия, которые необходимо преодолеть. Что есть достижение цели и когда покажется, что самое сложное позади, появятся акулы и пожелают отнять у человека победу, присвоить то, что добыто с огромным трудом. И начнется новая борьба. Человек повторно станет бороться за то, что отнял у мира, за то, что по праву принадлежит ему.
Такое произведение близко любому, кто хотя бы однажды выходил в житейское море за добычей.

Произведения Довлатова чаще всего, все-таки, звучат в контексте эпохи, в контексте противопоставления двух социальных систем, располагаются внутри человека, эмигрировавшего из одной системы в другую.
Не сомневаюсь, что Довлатов чувствовал свой талант, осознавал, слышал, понимал. Но также он не мог не понимать, что талант его рассеивается на злободневное, сиюминутное. Что строки ложатся на бумагу, но проходят мимо вечности. Что Довлатов «меняет миллион по рублю», как пел Высоцкий.
Довлатов не написал своего «Старика и море». Не реализовал дар в формате крупной, общепонятной, вневременной прозы. Сегодня его произведениями можно заткнуть прореху в репертуаре театра, но можно ли прочувствовать эти произведения через двадцать, пятьдесят, сотню лет?

Впрочем, Довлатов был и остается прекрасным рассказчиком, пусть и в формате малой прозы. И быт всегда остается бытом, а тоска по Родине — всегда останется тоской. Тем, кто помнит дух той эпохи, 60-е, 70-е, 80-е, кто сохранил глубокие, трепетные воспоминания о метаморфозах 90-х, довлатовская проза окажется понятна и сентиментально близка.
Тем же, кто принадлежит современности, кто сформирован сейчас, во времена неологизмов и англицизмов, довлатовская проза окажется приятна чистотой языка.
Да и трепетное отношение к Кавказу, этнические мотивы у Довлатова также хороши, как и полвека назад.
Только острота эмигрантской прозы, увы, несколько притупилась.